English

Информационно-образовательный портал

ИЗ ЛЮБОГО СВИНСТВА – КУСОК ВЕТЧИНЫ

Никита БИЧУРИН, 11 декабря 2015

Корреспондент «Первой» пообщался с Инной Святославовной Тимченко, главным редактором портала «Первая линия» о ее журналисткой семье, судьбе псевдо золотоискателей и старых скальпелях.

Untitled

– Какой вы человек?

– Я человек счастливый.

– Почему?

– Потому что я много работала над тем, чтобы стать счастливой. Мне кажется, у меня это получилось.

– Это довольно-таки общо, а если более конкретно: злая, добрая. Какая вы?

– Позитивный, эмоциональный и…даже не знаю: увлекающийся или творческий человек? Мне просто очень нравится то, чем я занимаюсь.

– Эмоциональный человек, который может контролировать свои эмоции?

– Да, безусловно!

– У вас это качество было всегда, или оно воспитанно в себе?

– Я всю свою сознательную жизнь хожу на какие-нибудь тренинги. Они очень помогают понять себя, окружающих. И, безусловно, контролировать эмоции. Ведь если этого не делать, то произойдет профессиональное выгорание. Все творческие люди рано или поздно эмоционально выгорают – это факт.

– То есть вы целенаправленно занимаетесь самовоспитанием?

– Абсолютно точно. И абсолютно постоянно.

– Ваш отец был известным журналистом. Вы, получается, потомственный журналист. Это стало для вас бременем?

– Да, в какой-то степени.

– Оно сразу стало вас отягощать, или вы со временем стали его чувствовать на себе?

– Со временем. Я смогла сама себе в этом признаться только после ухода отца из жизни.

– Почему не раньше?

– Потому что отец мне в свое время просто не оставил права выбора профессии. Хотя в детстве я никогда не думала о том, чтобы стать журналистом. Я мечтала стать художником. У меня вообще в детсадовском периоде был страх, что я никогда не научусь писать. Этот страх был порожден повышенным вниманием к тому, что я левша, и «это так ужасно, как же девочка будет писать!» Помню, сидела в детском саду и перебирала спектр возможных профессий, где не нужно владеть шариковой ручкой (смеется). Ну и тогда я остановилась на художнике. Вместо подписи если что каляку-маляку бы нарисовала. То есть мои мысли в профессиональном плане начались с того, что я пыталась придумать: как бы так по жизни выкрутиться, чтобы не писать. В итоге я пишу всю жизнь.

– И как же начался ваш журналистский путь?

– Вообще мой журналистский путь начался с первой публикации в газете «Северная правда», мне было 14 лет, и я написала о том, что не хочу по утрам, идя в школу, видеть кровавый снег. Дело в том, что у нас в поселке по ночам варварским способом отстреливали бездомных собак, некоторые умирали не сразу, а бежали в агонии по снегу, оставляя кровавые следы. После этой публикации отстрел собак запретили. Так я почувствовала вкус к профессии, но после 11 класса на журфак не поступила.

– Почему?

– Это было предопределено. Мы жили на Колыме. Родилась я в Петербурге, а на Крайнем Севере мы прожили 13 лет, потому что мама у меня работала как молодой специалист на Колымской ГЭС, и в моей школе не стало в 1991-м году половины предметов. Оттуда банально уехала половина педагогического состава, это же были 90-е годы. Доучиваться в 11 класс я приехала в родной Санкт-Петербург. И с поступлением в довольно крутой по тем временам лицей (рядом с домом) тоже была целая история. Меня не хотели категорически брать в него, потому что видели, что в половине граф с предметами в аттестате стоит прочерк. Но директор оказалась довольно предприимчивой женщиной. Когда она узнала, что мы вернулись с Колымы, надумала себе, что отец, наверняка, старатель и сейчас килограмм золота спонсорских школе отвалит (смеется). В итоге – меня взяли. Хотели пихнуть в 10 класс, потому что пробелы в знаниях были колоссальные. Мама согласилась, но потом к директору пришел отец и сказал: «Я не позволю, чтобы моя дочь была второгодницей». Весь год в 11 классе я с утра до ночи наверстывала программу средней школы. А когда учителя меня спрашивали, куда я хочу поступить и слышали: «На журфак ЛГУ» – начинали потешаться, говоря: «Спустись на землю! Ты никогда не поступишь туда». В первый год так и случилось. У меня было ощущение полного конца жизни. Моя будущая профессиональная карьера с детства обсуждалась дома устами отца только так: «Сначала ты пойдешь в школу, потом ты поступишь в ЛГУ на факультет журналистики, а потом мы с тобой будем вместе работать, как братья Стругацкие. Только мы будем отец и дочь – Тимченко. И я свыклась с этим сценарием. Но способностей у меня не было. Я и писать-то не умела.

– А как же вы научились?

– В средней школе папа всегда писал за меня сочинения, класса до восьмого. Я была звездой – самые лучшие сочинения в параллели. Как-то раз, придя домой, я, видимо, манерно швырнув портфель, заявила папе, что завтра, мол, сочинение по такой-то теме. На что он мне ответил невозмутимо: «А я тут причем?». Как сейчас помню, он положил передо мной томик литературной критики и сказал, что главное, чтоб начало и финал были интересными. Короче говоря, я, как горячечный Гоголь, писала, зачеркивала, писала, зачеркивала. Читала всех этих Добролюбовых, Белинских и Писаревых. У меня взорвался мозг, но к утру одолела это сочинение. Я просто не могла допустить, чтобы вскрылся обман. Вопрос самолюбия, наверное. В итоге, я получила первую свою пятерку.

– Вы сказали, что ваш отец был против того, чтобы вы были «второгодкой». Ваш отец был гордым человеком?

– Да.

– К нему это пришло со временем, когда у него уже было какое-то журналистское имя, или он всегда таким был?

– Мой отец – потомственный дворянин. Он всегда был человеком, для которого слова «честь» и «достоинство» имели огромное значение на деле. И это нам с мамой, если быть до конца откровенной, очень мешало жить. В Советском Союзе все решал блат. Но папа никогда им не пользовался. Принципиально. Он был очень порядочным человеком. На его похороны съехались люди со всей страны от Магадана до Петрозаводска.

– Вы успели поработать вместе?

– (Инна как будто ждала этого вопроса, ответила почти моментально, слегка постукивая по столу кулаком) Успели! Чуть-чуть. В отделе журналистских расследований «Невского времени».

– Чему самому ценному научил вас отец в жизненном и профессиональном плане?

– Когда мне было очень трудно, и я просила его сделать что-то за меня, он никогда этого не делал. Вот после этих дурацких сочинений в школе – никогда. Он всегда мне говорил: «Я могу дать тебе рыбу, но должен дать удочку» (за спинкой дивана, на котором сидит Инна, стоит свернутая удочка). И вторая вещь, которую я очень часто вспоминаю, когда мне тяжело: «Из каждого свинства можно извлечь кусок ветчины». В любой, даже самой критической ситуации, я вспоминаю эти слова – и выкручиваюсь.

– Многие студенты могут назвать вас взвешенным человеком с таким же позициями. Так было всегда или когда-то Инна Тимченко была в авангарде?

– Конечно, была! Я с 12 лет в журналистике, помогала папе в его газете. Бегала по подъездам и разносила листовки за Ельцина. На всякие митинги за демократию ходила. В тот период я вообще ничего не хотела слушать, энергии много было. Перемен. Мы ждали перемен. И я хотела менять мир только радикально. А сейчас понимаю, что нужен холодный рассудок, для чего необходимо в профессии избегать, так называемого, «траншейного мышления».

– Как это?

– Представьте себе огромное поле, на котором разворачиваются военные действия. Оно перекопано по краям слева и справа двумя траншеями. И в каждой из них бегут люди, заряженные противоположными идеями. Фигурки справа не видят всего поля и не видят людей слева, но заочно их ненавидят. Они держат перед глазами только спины своих соратников, чувствуют их плечо рядом. Слева происходит то же самое. И задача журналиста – подняться выше одной из траншей и посмотреть на все это поле с высоты птичьего полета. Можно увидеть много любопытного. Я очень стараюсь быть таким человеком.

– Хорошо. А как быть сейчас молодому журналисту в авангарде, если редакторы, к которым он приходит – закостеневшие?

– Знаете, когда мое поколение пришло в редакции – там сидели сплошь «старые коммуняки». Некоторые из них до сих пор выпускают какие-то провинциальные газеты. Но я всегда говорила и буду говорить, что даже в таких условиях можно себя проявить. Пусть молодые журналисты бегут в поля и пишут острые репортажи – ни один старый пень не вылезет из редакции в поле. Плюс я за теорию малых дел. Я про истории тех людей, которым удалось помочь благодаря освещению их проблем в СМИ. Есть дети, которым вернули квартиру, право на которую отняли после смерти матери. Есть хирург-офтальмолог, который жил с психически больной женщиной в одной коммунальной квартире, и она ему расцарапывала во время бытовых ссор руки до локтей – а этого его главный рабочий инструмент. Ему дали квартиру после моего текста. И так далее. У каждого журналиста есть такой кондуит малых, добрых дел. И их можно делать всегда, вне зависимости от того, какой у тебя редактор.

– Бывало такое, что хотелось дать редактору в морду?

– Нет. Скорее меня накрывало чувство бессилия. Бессилия от полного непонимания между нами. Бывало такое, что в тексты немилосердно влезали, приписывали лишние слова герою, который потом со мной рвал отношения из-за этого. Но я всегда придерживалась позиции: не нравится тебе редактор – найди другого.

– С какой идеей в 2010 году вы шли преподавать на факультет?

– Идея пришла мне в голову раньше, чем меня пригласили работать на журфак. Три года подряд, что я работала редактором отдела новостей в «Невском времени», мне отгружали каждое лето вагон практикантов. И вот после работы с ними мне в голову закралась мысль, что на факультете то ли мало часов практических занятий, то ли мало преподавателей-практиков. И мне захотелось хоть как-то повлиять на эту ситуацию. Я ощущала это как миссию.

– Прошло уже почти 5 лет – у вас все еще есть эта миссия?

– Да, безусловно.

– Часто хочется бросить знамя и уйти?

– Усталость случается у любого человека. Но когда я чувствую какую-то усталость, то я опять же иду на новый тренинг и пытаюсь понять, что во мне не так, почему я хочу отказаться от работы, которая мне нравится.

– Где край, через который вы уже не сможете переступить?

– Сначала я боялась, что мне будет тяжело в академической среде. Но я даже представить себе не могла, что мне будет здесь так легко. Да, конечно, есть те требования, которые просто не подходят моему типу личности: какие-то инструкции, написания больших научных текстов. Но это не значит, что их не должно быть. Я всегда просто сверяюсь с тем, готова ли я выйти из собственной зоны комфорта. Я благодарна руководству за то, что мне (это не прогиб, это чистая правда) позволили занять нишу педагога-практика и свести к минимуму научную деятельность.

– А когда этот край наступит, не знаете?

– Конечно, не знаю! Для меня будущее – самая загадочная часть моей жизни. Вот мне когда говорят «будущее» – я сразу вижу темный туман, в который входит ежик (смеется).

– То есть вы не планировщик?

– Знаете, есть такая фраза: «Для кого-то план – это опора, а для кого-то план – это оковы». Так вот мой вариант – второй.

– Вам часто говорят ваши домашние, что с вами невозможно жить, потому что вы – журналист?

– (смеется) Они просто делают скидку на то, что периодически могут внезапно оказаться героями моих колонок. Это касается не только семьи, но и всех моих друзей.

– Правильно ли позволять профессии въедаться в личную жизнь?

– Я не знаю, правильно это или нет, но я просто уже иначе не могу. Когда я работала в отделе новостей в «Невском времени», и у меня были длительные рабочие периоды без отпуска, например, то мне сны, знаете, какие снились? Все сюжетные линии этих снов размещались у меня на газетной полосе. Вот это крупное событие – его в верхний правый угол. Это – мелочь, ее в подвал. Сон шел как верстка, в которой все события раскладывались на воображаемой полосе.

– Вы воспринимаете порой, когда пишете колонки, газетную полосу как сливной бачок? То есть сосуд, куда можно излить все, что в вас накопилось сейчас?

– Нет, никогда! Поговорить по душам с читателем, которого волнует схожая проблема, актуальная для меня и для него – это да. А выливать все, что угодно, на полосу – никогда.

– А часто ли вы пишете в стол?

– У меня есть только один неопубликованный материал.

– Почему? Потому что все, что вы пишете – в десятку, или потому что все, что вам хочется высказать – всегда оказывается в тексте?

– Слушайте, ну, мы же живем в 21 веке: есть Facebook, есть Контакт, есть ЖЖ, есть куча разных мест, куда можно писать хоть для кого-то. Зачем писать в стол?

– Для кого это просто такая прикольная категория: «Я пишу в стол».

– Это графомания (смеется).

– Вы уже пятый год работаете со студентами – много у нас графоманов?

– Я не люблю вешать ярлыки. Есть просто такая категория людей, которая любит писать не о внешних событиях, а о себе. То есть так или иначе автор вернется к самому себе в тексте. Часто бывает, когда студент подметил что-то в окружающем мире, нащупал какую-то тенденцию и тут же ее через себя осмысливает.

– Это плохо или хорошо: вот так вот писать?

– Это просто интроверсия. Человека интересует его внутренний мир больше, чем внешний. И если внутренний мир интересный, то он, безусловно, обогащает внешний мир сокровищами своей души. А если нет, то мы видим примеры в лентах социальных сетей: «Я покушала», «У меня новая пижамка», «Смотрите, губки как у уточки».

– Какие эмоции у вас чаще всего вызывают студенты?

– Положительные.

– А если мы обратимся к меньшинству: отрицательные эмоции – какие они?

– Все очень просто. Если тексты совершенно никакие, то для меня чаще всего понятно, что человек пришел случайно не в ту профессию – тут я не испытываю никаких эмоций. Я не злюсь – я просто для себя констатирую факт. Человек получит диплом, может, станет ассистентом, например, на телевидении или уйдет в смежную профессию. Но когда человек может сделать классно, но вместо этого срывает все сроки, а потом и вовсе приносит какую-то «залипуху» – то тут я уже очень злюсь. Это чувство досады, когда я вижу, что человек способен, а ведет себя как раздолбай. То есть, когда у него есть ресурс, а он его не использует.

– Вы наказываете словом или оценкой?

– Я вообще не наказываю, потому что убеждена, что самую главную оценку человеку поставит профессия и жизнь.

– Чему самому главному, как профессионал, преподаватель, вы учите своих студентов?

Инна не ожидала, видимо, подобного вопроса. На секундомере диктофона пробежала почти минута, прервавшаяся задумчивым вздохом в середине записи.

– Ну…тут вообще много всего.

– Давайте я ограничу вас цифрой три? Я даю вам цифру три!

– Ладно! Назову одно, но самое важное, наверное. При том, что я сама сейчас не работаю в новостном отделе, я, как профессионал, считаю, что нужно обязательно научиться писать новости. Это как будущему невропатологу сходить в морг. Новость нужно научиться писать – это база. Если человек может рассказать кратко о самом главном, не упустив ключевые детали, не переврав цифры и фамилии, а также взять комментарии у экспертов – он может уверенно двигаться дальше.

– Хорошо, а как человек вы чему учите? И учите ли вообще как человек?

– Мне хотелось бы верить, что я учу ответственности за слово, потому что оно очень опасный инструмент.

– Вы сейчас снова отвечаете мне как профессионал. А как человек человека?

– Пытаюсь привить любовь к делу…

– Это опять профессиональное.

– Тогда вам виднее. Я же не стою и не говорю сама себе: «Ага, вот сейчас как человек человеку что-то дала, отлично-отлично, я молодец» (смеется).

– Правильно ли, что в профессии сейчас очень много людей без профильного журналистского образования?

– Не то чтобы правильно или нет. Эта тенденция берет начало из 90-ых годов, когда Старков, первый главред «Аргументов и Фактов», выдвинул тезис: «Инженеры в журналисты!» Можно и без профильного образования работать в СМИ, но я все же за то, чтобы оно было. Тут ведь дело в том, что мы, в университете, даем определенное понимание очень важных внутренних процессов в профессии. Да, это понимание приходит и к тем, кто пришел в профессию с политологии или филологии. Но нашим студентам изначально проще пробиться. К тому же, связи. Сегодня это просто однокурсники, завтра – твоя собственная профессиональная сеть.

– Хорошо, давайте посмотрим с другой стороны: студенты с журфака – отлично. А что на счет наших редакторов или преподавателей в высших учебных заведениях вообще: вам не кажется, что у нас в последнее время в моде косность?

– У нас все очень по-разному. В свое время Кирилл Артеменко, главный редактор «Бумаги», пытался пробовать свои силы в крупной городской ежедневной газете. Он пришел, посмотрел на все это и сказал: «Нет, здесь совершенно не та обстановка, я не смогу здесь развиваться». Ушел и через какое-то время явил миру проект «Бумага». Это я к чему: всегда есть выбор. Он не захотел быть в косном месте – он ушел. Точно также со СМИ вообще: есть Интернет-ресурсы – бодрые и живые. А есть крупные профессиональные издания для, как вы выражаетесь, «дядек в костюмах». Они просто не должны быть одинаковы.

– А как быть с образованием?

– Да там все то же самое. Это как с медициной: если тебе не нравится этот врач, попробуй найти другого.

– Тогда вопрос из медицины: вот вы лежите на операционном столе и знаете, что вас мог бы оперировать врач, который прошел кучу повышений квалификаций и работает на новом, безопасном и современном оборудовании. После его работы на вашем теле не останется даже намека на то, что вы были на хирургическом столе. Но вас будет оперировать старый дедушка, который со времен СССР привык работать скальпелем. Причем, в его руках сейчас тот же инструмент, что был 40 лет назад. Он исполосует вас, и потом многие это увидят. Вам было бы приятно?

– Нет, конечно. Выбор должен быть всегда. Как и развитие.

ФОТО Ксении Буханченко

Rating 5 Просмотров: 7445

Пока без комментариев

Фотостена

  • image slider
  • image slider
  • image slider
  • image slider
  • image slider
  • image slider
  • image slider
  • image slider
  • image slider
  • image slider

«Спецпроект в ДП» продолжается

Сотрудничество Клиники коммуникационных проектов с «Деловым Петербургом» продолжается. Спикером второй встречи ...

Читать далее ...

О «русском» в мировой опере

Дмитрий Головнин - тенор, чей вокал в театральных кругах принято считать безупречным, а игру – проникновенной, ...

Читать далее ...

Не только День святого Валентина: праздники 14 февраля

Любовь – как много в этом слове… Постойте, не та цитата. Но и эта может описать любовь – то самое легендарное ...

Читать далее ...

Чего не хватает Петербургу как туристическому центру?

Всего проголосовало: 19

«Клиническая практика» – уникальный проект Санкт-Петербургского
государственного университета.

Это форма получения обучающимися
практических навыков без отрыва от
учебного процесса для решения задач,
поставленных клиентом

Информационно-образовательный портал Санкт-Петербурга и Ленинградской области, созданный студиозусами Санкт-Петербургского государственного университета.