О МОЕМ ДЕДУШКЕ

Екатерина САФОНОВА, 14 августа 2014

Мне пять, я сижу на широком подоконнике большого около двух метров в высоту окна. Поздняя осень, на улице покрапывает дождь и редкий прохожий перебегает, то там, то здесь, неоживленную новую сельскую дорогу.

Я смотрю внимательно, как дедушка идет в магазин, мне за носками, своя я совсем промочила гуляя по сырой траве. Вот он вышел из-за угла, дошел до зебры и посмотрел нет ли машин, лица я не вижу, но узнала его по шляпе - он всегда в шляпе. Осенью в серой федоре, зимой - в шапке из каракульчи. Он держится уверенно, почти с военной выправкой, хотя плечи слегка сутулятся, как бы напоминая, что дедушке почти 70 лет. Идет он стремительно, так что я даже не замечаю, как он уже возвращается назад с парой коричневых носочков.

Ему со мной нелегко, еще бы: его впервые оставили с внучкой, то все мама да бабушка, а тут он со мной один на один. Не знаю, кажется, я хлопот особенно не доставляю, мне все в диковинку: его кабинет с большими сталинскими окнами, паркетный пол, что поскрипывает при каждом шаге, лакированный стол и стулья, которые старше меня лет на тридцать. В кабинете множество книг, а на столе кипа бумаг. Но сегодня дедушка работать не будет. Он отпаивает меня чаем с чудесными, ароматными конфетами-батончиками и ведет сначала по сумрачному коридору, застеленному тяжелым бордовым ковром, а потом по лестнице, почти белоснежной.

С дедушкой все здороваются с каким-то особым почтением, а мне улыбаются. Мы оказываемся в цеху, деда подводит меня к инкубатору, я как завороженная смотрю на маленьких, только что вылупившихся цыплят. Они желтые-желтые и все куда-то снуют. Дедушка дает мне одного подержать. И счастью, кажется, нет предела. Но я боюсь. Цыпленок такой хрупкий, маленький солнечный комочек, мне становится его жаль. Ведь все остальные цыплята остались вместе сидеть, а он оторван от них, словно прокаженный. Я прошу деду скорее посадить его назад. Мы идем вдоль птичников, я вижу молоденьких курочек и пару важных петухов, дедушка объясняет чем их кормят и почему так важно, чтобы корм был без вредных добавок и примесей. Я делаю вид, что все понимаю. А как же.

Мы проходим дальше, и вот перед нами курочки-наседки. Одна такая курица дает где-то два яйца в день. Яйца разные, есть покрупнее и помельче. А есть и вовсе огромные: в которых по два желтка. Я пытаюсь с ходу определить в каком же из них два и не отгадываю, деда никогда не ошибается. Мы выходим на улицу, он держит меня за руку, а я страшно довольна и горда. Мы проходим вдоль всего здания. Двухэтажное, построенное в 50-е года прошлого века, оно уже немного обветшало. Но на меня все так же как и пол столетья назад смотрит удалая комсомолка. Ее глаза улыбаются, а косынку она придерживает рукой. Позади нее мозаикой выложен рассвет. Мне она в общем нравится, хотя современницей своей я бы ее никак не назвала, грустью веет от этих улыбающихся глаз.

В Бранчеевке — мокшанской деревне Ковылкинского района тоже осень, но совсем не такая как у нас. Там она настоящая, почти пушкинская, на полях спеет рожь, а деревья сплошь усыпаны багряными и золотыми листочками. Дождя нет, а солнышко еще даже немножко греет. Ребята ведут коров с пастбища, они доедают траву, что еще не иссушились за палящий август. Ребятам давно пора быть в школе, но какая школа, когда за скотом некому присмотреть. Родители работают в поле день и ночь. Для крестьянина самая жаркая пора посевная да сбор урожая. Дед тоже идет среди прочих, ему только восемь, но работает он наравне со старшими братьями. Их всего в семье пятеро, четыре брата да сестра. Но никто в школу не рвется кроме деда. Но учится он будет только зимой, когда работа закончится, и земля будет отдыхать под снегом толщиной в метр.

    Школы, правда, в деревне нет, нужно топать по дороге километров семь каждый день туда и обратно. Занятия начинаются в девять, так что ребята выходят засветло. Первым идет самый старший, а потом гуськом все остальные от большего к меньшему. Первый прокладывает дорогу, чтобы малыши не погрязли в снегу. Дойдя до школы, все разбредаются по классам, и вот тут начинается сущее мучение.

    Дело в том, что Бранчеевка — деревня, на земле которой испокон веков проживает народ Мокша. Он наряду с эрзянами составляет финно-угорский народ Мордва. Жители деревни на русском совсем не говорят, ведь родной им - мордовский. Мордовский же язык входит в группу финно-угорских языков вместе, например, с финским, русский же относится к совсем другой языковой группе — восточнославянской. Так что можно лишь вообразить себе дедушкины мучения, когда начинался урок русского языка.

Не давались ему несчастные буквы, а если и выводил он их, то в каждом слове делал уйму ошибок. Однажды, когда количество ошибок перевалило за критическую отметку в 15, учительница стала при всем классе отчитывать деда. Дед гордый, взгляд не потупил, а с вызовом смотрел на учительницу. Видя, что ребенок вовсе ее не боится, учительница почти выкрикнула:

— Вот те на, профессор выискался!

И дед не растерялся. Он мне потом говорил, что в нем какая-то сила появилась, упорство, детская злоба. Он громко, так, чтобы каждый в классе слышал, сказал:

— Профессор! Я буду, буду профессором!

Учительница лишь посмеялась в ответ.

Школу дед благополучно закончил, все семь классов, хотя почти все его друзья ушли уже после пятого. «Читать писать умеем, да и ладно», — подумали они. Но у деда появилась цель. И отступать было некуда. Русский он зубрил ночами, мучаясь с такими привычными для нас спряжениями и временами. Но благодаря занятиям своим в ветеринарный техникум поступил без проблем.

— Почему ветеринарный? — спрашиваю я у деда.

— Да, выбора у меня не было, Катерина, у нас на всю округу было только два техникума — педагогический и ветеринарный. Учителем стать я никак не хотел, оставалось только в ветеринарный и пойти.

В техникуме все занятия велись исключительно на русском, так что хлопот у деда прибавилось. Не раз он и двойки на экзаменах получал. Говорит, как хотелось все бросить, но обратно в деревню - ни ногой. Училище было в Краснослободске, до деревни больше 60 километров, поэтому дед жил в общежитии, раз в неделю ездил домой за картошкой, чтобы хоть что-то съестное было. Впроголодь жил, но в 1955 году и техникум кончил с золотой медалью. И попал в так называемые «пятипроцентники». Это были ребята, которых брали в институт без экзаменов.

— Когда я только в техникум поступил, думал, отучусь и хватит. У нас ни у кого в семье даже среднего образования не было, родители по-русски почти не говорили, о высшем не было и речи. Но меня какая-то звезда вела, может судьба, но оставаться в деревне я не хотел. И вот когда техникум окончил, подумал, почему бы дальше не пойти учится, тем более, что без экзаменов поступить могу.

Сначала дед решил покорить Москву: приехал в столицу, подал документы в институт, и остался ждать ответа. Гулял по городу, а ночевать на лавочке в парке устраивался: общежития ему еще не полагалось. И тут, что-то одиноко ему стало в большом городе. Он-то к другому привык: в деревне все как родные, друг друга знают, а тут он не знал ни одной живой души. Забрал дед документы и в Питер отправился.

И так ему город понравился: улицы широкие, каналы, великолепие дворцов. Подошел он к зданию Ленинградского ветеринарного института. А там табличка на двери: «Прием документов окончен». Пока был дед в Москве все время-то и вышло. Опоздал. Денег на обратную дорогу нет, даже на еду не осталось. Да и как с позором таким обратно к себе возвращаться.

Но делать нечего. Узнал дед, где кабинет декана, зашел и говорит: «Так мол и так, можно мне к вам дворником устроится, денег на обратную дорогу заработать?». Декан смотрит на него и спрашивает:

— Что провалил все экзамены, парень?

— Нет, я без экзаменов поступил бы, но вот с подачей документов опоздал.

— А ты сам откуда приехал?

— Из Мордвы.

— С роду мордвов не видел! Позови мне сюда председателя приемной комиссии.

Дед позвал. Председатель заходит и декан ему говорит:

— Возьми у парня документы, думаю, еще одного все же взять еще можем.

Так он студентом стал, и так ему учится нравилось. Только не просто сначала, конечно, было.

— Жили мы в комнате по шесть человек, один на всех костюм был, чтобы на экзамены одевать. А сам я в отцовском перешитом полушубке ходил, сапогов нормальных не было. А ты знаешь Петербург, это ведь не деревня, где все как ты. Тут ребята и в кожаных ботинках щеголяли и я такой рядом в телогрейке и штанах-галифе, которые у отца после войны остались. Да и на еду-то денег не было, стипендия и все, но ее не хватало, поэтому я, как только учиться чуть легче стало, пошел работать в магазин. Ночью разгружал молочные товары, за работу, помимо зарплаты то молоко, то кефир давали, а утром снова на учебу. Но молодой был, все как-то успевал. На первую же зарплату купил себе ботинки, такие же, как у ребят петербуржских, черные, кожаные.

Дед университет с отличием окончил, а на последнем курсе женился. Бабуля говорит, завидным женихом был, светлокудрый, глаза голубые, девчонки засматривались. А выбрал ее, что больше чем на голову его самого выше была. Однажды, когда на картошку поехали, бабуля заболела, так он за в город отправился, хотя езды было больше дня. С тех пор и не расставались они.

После университета, молодые жили у бабули в деревне, дед в школе биологию преподавал, а бабуля в совхозе работала. Так бы они, может, и прожили в деревне до старости. Но деду что, ему нужно было в аспирантуру поступать, раз уж так блестяще институт окончил.

И снова дед в Петербург отправился. Поступил в аспирантуру и стал тему кандидатской работы искать, и уже начал ее писать, как сверху разнарядка пришла: «Надо разработать по пуллорозу птиц». Деду тема понравилась, во-первых, полезно будет его работа, а во-вторых, он в этой области первопроходцем окажется.

— Я начал материалы собирать, а все, что было по этому заболеванию написано, было написано по-английски. Я хоть язык немножко в институте учил, так чтобы научные тексты читать, я его не знал. Кроме того, нужных книг в «публичке» не оказалось, пришлось в Москву ехать. Я там с месяц прожил. И каждый день с утра, как на работу, в библиотеку. Брал нужную книгу, словарь по английскому и начинал переводить и конспектировать. С каждым днем все меньше и меньше в словарь заглядывал, так как-то язык сам и выучился.

— Ты знаешь, я как-то совсем не представляю, сказали мне разработать вакцину против сальмонеллёза птиц, и что же дальше? Как быть? С чего начать? — спрашиваю я.

— Я и сам не знал по началу, область же неизведанная была, специалистов не было, никто мне не мог какой-то определенной информации дать. Я и начал в болезнь сам разбираться. Сначала установил причину заражения — это были энтеробактерии сальмонеллы. Когда в микроскоп на них смотришь, то видишь на стеклышке мелкие, прямые, с закругленными концами палочки. Вот это они и были. А потом узнал как выявляют заражение. Оказалось, что понять заражена курица или нет можно лишь тогда, когда ей уже больше года. Кроме того процесс выявления был долгий и трудоемкий. А сколько голов по всей стране, если на каждую тратить по неделе, то никогда всех заболевших не выявишь. Кроме того, если определить заболевание можно только у взрослой курицы, а сальмонеллёз не поддается практически лечению, то получается, что зря курицу год кормили, выхаживали, раз пользы от нее нет. Так у меня цель появилась — разработать аллергенный метод диагностики, чтобы определять заражение на ранней стадии болезни. Вот этому кандидатскую свою я и посвятил.

Дедушкин метод отличался простотой: определить больна птица или нет можно было уже на ранней стадии и для этого нужна была только одна капелька крови птенчика. Находка его была еще и в том, что результат можно было узнать за 10 секунд. Получалась экспресс-диагностика. Так за день можно было проверить до 10 тысяч кур.

За разработку диагностических препаратов в 1968 году дедушка становится кандидатом наук. А вскоре получает авторское свидетельство за «Способ получения антигена для прижизненной диагностики пуллороза-тифа птиц».

И пока дед в науке, бабуля растит в деревне детей: мальчика и девочку. Сама занимается хозяйством, и работает в колхозе. Она главная дедушкина опора, хранительница домашнего очага. Он приезжает лишь на лето, чтобы помочь скосить сено для коровы и собрать урожай, привозит детям подарки и вновь уезжает в Петербург. Ведь там наука!

Теперь когда, заболевание можно определять экспресс-методом, нужно от него как-то избавиться. Как я уже ранее говорила, лечению оно не поддается, курицу проще всего отдать на убой, но тогда ее мясо пропадет, ведь оно заражено. Значит нужно разработать вакцину, чтобы предотвратить заболевание вовсе.

Не лукавством будет сказать, что ликвидировать это заболевание — была задача государственной важности, ведь от этого зависело здоровье населения всей огромной территории СССР.

Спустя несколько лет после того как дедушка защитил кандидатскую, он всерьез задумал осуществить свою затею и разработать вакцину против сальмонеллёза птиц. На то, чтобы осуществить эту затею ему потребовалось больше 15 лет.

Сначала препарат нужно было придумать, апробировать. А затем дед решил дождаться полной ликвидации этого заболевания по всей стране. Он взялся за разработку программы, которая была бы понятна директору каждой птицефабрики и которая была бы проста в использовании. На то, чтобы заболевание полностью исчезло потребовалось ни много ни мало - семь лет. Потом были бессонные ночи, дед несколько раз писал от руки трехсотстраничную докторскую, а затем бабушка, будто Софья Толстая, подолгу разбирала дедушкины палочки и закорючки, набирая работу на печатной машинке.

Она всегда была рядом, хотя всегда в сердце шла вторым номером, сразу после науки. Правда, давно докторская убрана в нижний ящик трюмо, а свадебная фотография стоит на прикроватном столике.

И вот в июле 1985 года Федор Сергеевич Киржаев — мой дед предстал перед ученым советом в черном костюме и белой накрахмаленной рубашке. Он до сих пор в другой одежде никогда из дома не выходит, даже в магазин, да и дома редко его заметишь в другой одежде.

Тем летом 1985 ему предстояло защитить свою работу на соискание докторской степени. Отчитал он блестяще, оппоненты и сами не знали к чему привязаться. Да и как? Ведь факты были доказаны на деле. Препарат работал!

— Катя, понимаешь ли ты, что все новое вытесняет с арены старое? — говорит дед с укоризной. — Как не злится, не обижаться моим противникам, если им не удалось, а я смог, если их методы не идут в сравнение с моим?

Они обижались, поэтому анонимно отправили письмо к ученому совету, в котором сомневались в компетентности деда. У злых языков, к счастью, ничего не вышло. Но дед тогда понял, что наука и номенклатура — вещи несовместимые. Он понял, что хватит с него степень Доктора Наук, а стремится в академики он не будет. И дело не в слабости или нежелание, чего-чего, а упорства ему было не занимать. Просто бороться с политической машиной и завистниками совсем не хотелось, предстояло еще много работы.

Когда с болезнью куриц было покончено, в соавторстве дедушка разработал вакцину против сальмонеллёза уток и гусей.

В 1988 году получил звание профессора и его стали приглашать в европейские университеты. Он читал лекции в Германии, Польше, Венгрии, Болгарии и по всей стране советов.

Помню, как из-за заграничных поездок он мне привозил в середине девяностых невероятные игрушки, как рассказывал о первом скоростном поезде между Петербургом и Москвой «Красная стрела» и достопримечательностях, которые ему удалось посмотреть.

С 1984 года дедушка возглавлял племенную птицефабрику «Большевик», но в кабинете ему никогда не сиделось, застать его проще было в птичнике, чем за положенным рабочим местом. Он, казалось, жил одной работой, отдавая ей все свои силы, здоровье.

Мне двадцать, мы едем по разбитой проселочной дороге, собирается дождь. Я вглядываюсь через оконное стекло в дома, что давно покинули жители, в сараи, покосившееся без хозяйской руки, в двухэтажное здание, вжатое в землю, со сталинскими большими разбитыми окнами. Я выхожу из машины и медленно обхожу постройку. Вокруг - ни души. Пытаюсь найти окна того самого кабинета, и не могу. Мозаика совсем было обсыпалась, рассвета почти не видно, но на меня еще печальнее смотрят большие глаза.

Большевик закрылся в 2008 году. Оказалось, что выгоднее экспортировать яйца, из которых потом выйдут племенные куры для хозяйств по всей стране, из-за рубежа, а значит птицефабрика становилась нерентабельной. Деда потом приглашали в родной институт преподавать, но он отказался.

— Знаешь, прошлое — это как чужое. Было и прошло, надо отпустить его, — говорит мне дедушка, а ведь он всегда говорит правду.