ПРОЛЕТАЯ НАД РУССКИМ ДИСПАНСЕРОМ

Милана ЛОГУНОВА, 26 февраля 2016

Корреспондент «Первой лини» под видом ассистента психотерапевта провела в кабинете этого специалиста несколько дней и понаблюдала за тем, как протекают рабочие будни некоммерческого врачевателя человеческих душ.

− Ты представь, Сан Саныч, сегодня просыпаюсь в пять утра, и от чего, как думаешь? От трехминутного навязчивого звонка в дверь. Никогда бы не открыла, но знаю, что если Сережа проснется, то закончится все не только недосыпом . Так вот… За дверью очередной алкоголик − после новогодних праздников еще отойти не может. Хотя вежливый, улыбается, еще как-то говорить пытается: «Мария Анатольевна, ради бога простите, я вас не побеспокоил? Меня жена выгнала. Вы можете закодировать от алкоголя, а то мне идти некуда?» Ну я, худо-бедно, его узнала, говорю, мол, я же вас полтора месяца назад кодировала, но он, понятно, по новой свое «бла-бла». Делать нечего, меньше спорить – быстрее уйдет. Я за шприцом, в подъезде быстро все значит это самое, и говорю ему: «Всего вам хорошего, надеюсь, еще долго не увидимся, в лучшем случае – никогда!»

− Мдааа…Это еще что?! Тебя когда позавчера не было, я в кабинете сижу, книжку читаю и слышу, что у Соколова что-то происходит. Вроде как за стеной что-то обвалилось… Ну, я не удержался. Любопытно. И так тихонечко из-за двери выглядываю − вроде чисто. Захожу к нему в кабинет, а он спокойный такой за столиком сидит, в кресле раскинулся. Я и говорю: «Вов, что у тебя тут было?», а он мне:

− Да приходил один тут в стельку пьяный, не буду же я с ним возиться! Я прямо ему и сказал, что в состоянии алкогольного опьянения не принимаем. Пусть приходит, когда протрезвеет.

− Ага… А что за звуки-то были?

− Да он обиделся немного, стул в меня кинул и убежал.

− Ух ты, так все хорошо?

− Да, конечно, стул целехонек!

Эти две фигуры в белых халатах сидят в одном из кабинетов государственного психотерапевтического центра и пьют чай.

Моя собеседница, Мария Анатольевна, женщина лет сорока, блондинка, волосы завязаны в пучок, будто живет не этой грешной Земле, а в радужной счастливой Вселенной. Но когда заходят пациенты, врач ведет себя серьезно, хотя и расслабленно. Впрочем, ее работа действительно не выглядит напряженной: будто все ее обязанности заключаются в том, чтобы прописать лекарства, иногда предложить услуги кодировщика, или распознать патологию и уложить человека на время в диспансер.

В дверь стучится худенький, на вид интеллигентный доброжелательный человек в стареньком потрепанном пиджачке. Его лицо сначала вызывает неприятные ощущения: большие мешки под глазами, морщины, небритость, угловатость форм, но потом по-докторски привыкаешь, и он вроде даже ничего…

− Здравствуйте, присаживайтесь. Чем я могу помочь? – заговаривает врач своим высоким, но монотонным успокаивающим голосом.

− Понимаете, мои соседи по деревне не очень хорошо отнеслись к тому, что я кое-что делаю. Проблема в том, что у меня бессонница, я не могу спать. Еще суставы немного ломит…

− Да, интересно. А чем же недовольны ваши соседи?

− Ах, это… Когда я не мог уснуть по ночам, я стал заниматься творчеством. Творчество ведь всем должно нравиться. Вот я и решил немного поменять дизайн домов в поселке. Понимаете, недавно получил пенсию и купил желтой краски. Покрасил свой дом и решил ночью чуть подкрасить дома соседей, а они, как выяснилось потом, оказались против…

− Ясненько, ну давайте тогда заполним карточку…, − почти не удивилась врач.

− И еще кое-что… Понимаете, я ведь не дурак. Я специально выбрал желтый цвет. Они просто пока не поняли, но так мы ближе к солнцу…

Так они поболтали еще минуты три, и Мария Анатольевна выписала направление, чтобы его положили в стационар.

Следующие часа полтора на моих глазах шло одно и то же «кино», только намного скучнее. Приходили тетеньки, им выписывали за три минуты таблетки, они уходили. Истории про то ли добрых, то ли не очень алкоголиков и шизофреников тут скорее исключения. При этом Мария Анатольевна весь рабочий день выглядела бодро и довольно быстро перешла со мной на «ты». Ну да, тут стесняться уж точно не принято.

− Скажи, а зачем тебе все это надо? – спрашиваю я. – Мне казалось, психоаналитик должен больше разговаривать со своими пациентами, погружаться в их внутренний мир, или как это называется… А то все слишком монотонно получается.

− Ничего не монотонно и совсем не скучно. Так, рассказываю тебе первый закон психоанализа. Установлено эмпирическим путем, − она улыбается и слегка посмеивается, но выражение лица все равно внушает серьезность. − Информационное поле планеты (вроде все еще не шутит) устроено таким образом, что никто не приходит сюда случайно. Если зашел человек, у которого сгорел дом из-за плохой проводки, то, грубо говоря, надо обязательно дома проверить проводку. Людям кажется, что все проблемы аналогичны, потому что они сталкиваются с теми сценариями, которые могут возникнуть или возникали в их же жизни. Важно уметь это увидеть. Вот произошел конфликт в деревне, а у нас тут недавно почти то же самое было. Можно сказать, что наш психотерапевтический центр и есть деревня…

Наш диалог прервал стук в дверь. На прием зашла очередная бабушка, только потом выяснилось, что эта уже хотела поговорить по-серьезному… Ей чуть больше восьмидесяти. Жалуется на бессонницу, суставы, и очень много на что, вплоть до девяностолетнего мужа…

− Мы вместе живем двенадцать лет. Беспокоит то, что я иногда к нему стала плохо относиться и теперь такая взрывная! Он образованный человек, все знающий, интересующийся. И получается, что я о нем столько трясусь, что этим себя гублю. А сам он вообще... Даже после инсульта сказал, что будет выступать на дне города, я очень переживала... Он у меня еще картины пишет… Знаете, я ощущаю себя по сравнению с ним… менее яркой, особенно, если вспомнить меня пятнадцать лет назад. Четыре года назад мне даже предложили издаваться, я ведь стихи пишу, то есть писала. Ощущение теперь, что то, что нужно, в своей жизни я совсем не делала…

Все это время врач только поддакивала и заполняла карту. Бабушка же от формальных вопросов иногда отступала и продолжала еще что-то добавлять к своей истории. Потом ей как будто стало неловко, она извинилась, что время отнимает, много благодарила, а дальше… по закону жанра ей выписали рецепт, и старушка упорхнула, вроде с легкостью, а как будто бы с грустью.

− Почему ты ей почти ничего не сказала? – не выдержала я. − Она же, видно, пришла за советом и ушла грустная…

− Перестань, мы все с ней разобрали, у нее сосудистые проблемы. А то, о чем ты печешься, то есть психологические проблемы, их попросту нет. Мужику девяносто лет, это единственная проблема. В таком возрасте не проводится коррекция − только хуже будет. Коррекция проводится, ну, максимум, до сорока лет, и то далеко не всегда.

− Но она же хотела, чтобы ты ее подбодрила…

− Многим людям в действительности не нужна вся та ахинея, о которой ты думаешь. Все депрессии от образа жизни или состояния здоровья. Мы выписываем лекарство, и все само собой проходит. Они очень самодостаточная пара, судя по ее рассказам, если ты не поняла.

− Что тогда ее не устраивает?

− Возрастные изменения, так же как в двадцать или тридцать лет. Она же когда-то была живая, и все у нее получалось. А как ты сейчас изменишь возраст? Только таблетками. В большинстве случаев людям не нужно, чтобы их кто-то корректировал. Им нужно просто высказаться. Поэтому спасает простое: «Да, да, да, полечитесь, конечно!». Она же не может рассказать родственникам, друзьям или еще кому-то. По идее, она могла бы просто включить диктофончик и проговорить свои мысли вслух, но так пока у нас в культуре не принято. А суть сеанса в том, что пациент сам начинает осознавать, что ему стоит дальше делать. Я уверенна, что она сейчас решила, что будет меньше грузиться проблемами мужа и больше писать стихов.

− Может она хочет, чтобы это же самое ей сказала ты?

− Я не могу ей этого сказать. Это рискованно, и знаешь почему? Потому что в дальнейшем может так получиться, что, допустим, ее мужик скоро помрет, и если я навяжу ей точку зрения, что нужно заниматься собой, ей будет сложнее ее корректировать, и потом у нее возникнет чувство вины, а я буду в это втянута. Зачем это надо?

−Хмм… да, наверное, это так. Но в каких случаях тогда нужна коррекция? То есть, если, например, человек ведет деструктивный образ жизни, что тогда делать?

− А вот на это есть второй закон психоанализа (Она снова недолго смеется и продолжает). В раннем возрасте выбрать свой личный сценарий можно, но он все равно должен хотя бы немного быть приближен к генограмме. То есть если в семейном дереве был хотя бы один удачный жизненный опыт, то стоит идентифицировать себя с ним, избегая более деструктивные варианты. Если, например, отец всю жизнь пил, то стоит максимально отдалиться от этого образа. Ты ведь, наверняка, заметила, что я спрашиваю для заполнения карты. Там всегда записывается информация о родителях и других ближайших родственниках, об их болезнях, работе, образе жизни, личные аспекты − чтобы представлять картинку возможностей. Да, я могу давать советы, но только которые высматриваются из личного опыта семьи, иначе это будет слишком отдалено от реальности. Хотя, конечно, в большинстве случаев человек уже давно бессознательно это понял и сделал выбор, а приходит он для поддержки своих решений…

Так за неспешными разговорами мы пили чай и шутили, пока за окном окончательно не стемнело. Тут то ли я почувствовала себя психотерапевтом, то ли психотерапевт почувствовала себя обычным человеком-сплетником. В любом случае на следующее утро даже мне стало казаться любое происшествие слишком обыкновенным, как бы в порядке вещей. В восемь тридцать утра, с начала приема, самым первым в кабинет врача быстро зашел высокий, щупленького телосложения мужчина, на первый взгляд − ничем не примечательный. Говорил он со стеснением, но в голосе его чувствовалась некая слащавость.

− Добрый день, у меня есть одна проблема.

− Ну, давайте, рассказывайте.

− Знаете, я не могу. Давайте я лучше вам покажу… (Он все еще скованно стоял у двери).

− Нет, не надо. Вы все можете, просто садитесь и рассказывайте.

− Нет, не могу!    

− Можете…, − врач заполняла бумаги и все еще говорила монотонно и спокойно, хотя спор заставил ее повернуться…

− Нет, я все же настаиваю…

Немного заикающийся высокий худощавый мужчина начинает снимать потертые старые джинсы. За ними скрываются колготки в сеточку и что-то, напоминающее женское нижнее белье.

− Мужчина, вы что, голубой?

− Ну да!

− А почему просто не сказали?

− Ну, я стеснялся.

− Значит, у вас проблема со стеснением?

− Нет, у меня проблема с ориентацией. Меня из-за нее бьют!

− Простите, но я не смогу вам сменить ориентацию!

− Да нет, мне все нравится. Я просто пришел пожаловаться…

Врач снова прописала пациенту легких успокоительных, что-то вроде ромашкового чая, и в таком же темпе пролетел еще один немногословный психотерапевтический день.

P.S.

Когда я рассказала эту историю четверокурснице психологического факультета, она ответила, изрядно удивившись, что в реальной современной практике все происходит совсем не так. А мой рассказ – это просто фигня какая-то…

ФОТО автора