Понять нельзя судить

Эдмунд ЖЕЛБУНОВ, 8 мая 2012

Уже более полувека назад отгремели бои за мир во всем мире. Но спустя почти семьдесят лет после последнего выстрела Второй мировой «эхо войны» по-прежнему дает о себе знать. Что может рассказать о войне немец? Каков характер его оценочных суждений? На эти вопросы потомка русских солдат ответил учитель старшей школы Гаутинга (пригорода Мюнхена) Ганц Йоахим Штумпф.

— Г-н Штумпф, родственники наверняка рассказывали Вам в детстве, какое событие начала сороковых запомнилось им ярче всего?

— Да, Вы правы. Несмотря на то, что отец не любил говорить о войне, дядя, бывший обер-ефрейтор, частенько поднимал эту тему и сообщал мне то, что, как он считал, я должен был знать. А больше всего запомнилось ему, как вскоре после перехода границы в их часть прибыл командир дивизии и обратился с такой речью: «Теперь мы на вражеской земле. Но пришли сюда не как бандиты. И не дай Бог мне узнать, что немецкий солдат причинил ущерб мирному жителю. Если я увижу у кого-то продукты или вещи, взятые у населения, и если не сможете доказать, что получили их в обмен, будете сурово наказаны по законам военного времени». Дядя прошел с боями всю Украину, был несколько раз ранен, после госпиталя побывал и в тылу. Вполне возможно, ему просто повезло, но, как он утверждал, довелось видеть жестокость только на полях сражений.

— Многие ветераны говорят, что никогда не видели зрелища более ужасающего, чем война. А как отзывался о ней Ваш дядя?

— Да, война была действительно жестокая, но, к счастью, далеко не везде. Во всяком случае, в прифронтовой полосе, где находились сугубо армейские части, никаких зверств не наблюдалось. А, может, дядя просто не хотел травмировать мою детскую психику. Так это было или нет — он уже не скажет. Я знаю только, что после ранения его назначили комендантом одной деревушки в северном Крыму, где дислоцировались румынские части. Жители деревни неоднократно жаловались на грабежи со стороны расквартированных солдат. Дядя говорил, что всякий раз принимал самые жесткие меры, награбленное возвращалось, и вскоре безобразия прекратились. А в благодарность за такую опеку селяне обеспечили коменданту поистине генеральское пропитание. Когда же его отозвали, они запрягли в телегу лучших лошадей и устроили достойные проводы. Но на полпути процессию встретил вестовой и велел возвращаться к исполнению своих обязанностей. Однако вскоре его вновь вызвали в штаб и прямо оттуда откомандировали на фронт.

— В послевоенные годы Вы были еще мальчиком. Поделитесь, если можно, своими впечатлениями из этого периода жизни.

— Понятно, что ребенку в политике разобраться было сложно, тем более в такое время. Но я знал, что перед войной немецкий народ был одухотворен патриотическим подъемом, ведь после прихода к власти Гитлера в стране оживилась экономика, исчезла огромная по тем временам безработица, широким народным массам жить стало гораздо легче. Страну необходимо было реанимировать после всего, что произошло с ней в первой четверти XX века, для чего требовалась жесткая система и четкая национальная идея (примерно как в СССР при Сталине, с той лишь разницей, что Гитлер первым нанес удар и решился на экспансию). Но были, конечно, люди, которые не хотели войны, потому как чувствовали, чем все это может закончиться. А после поражения от прежней национальной идеи не осталось и следа.

Расскажу эпизод, связанный с моим школьным учителем географии. На одном из уроков к доске, где висела «немая», т.е. без названий, географическая карта Германии, вызвали моего одноклассника. Учитель предложил ему отыскать на ней Мюнхен. А вы, вероятно, знаете, что главный город Баварии был для нацистов очень значим, ведь именно там 9 ноября 1923 года они во главе с Адольфом Гитлером организовали путч, известный как «поход на Мюнхен». Так вот, ученик после довольно продолжительного замешательства все же указал куда-то, но, как оказалось, неверно. Тогда учитель ткнул указкой в точку, где расположен этот город, и раздраженно сказал: «Нет, ты ошибся. Вот это место. Разве ты не чувствуешь, как оттуда несет мертвечиной?».

— И все же, как бы там ни было, на войне человек общается языком булата и свинца. Какое русское оружие представляло, на Ваш взгляд, самую опасную угрозу для противника?

— Более всего немцы страшились минометов. Их у русских было очень много. Летом, когда земля рыхлая, мягкая, и мина при ударе зарывалась достаточно глубоко, поражающая сила оказывалась не такой ужасной. Зимой же почва промерзала, разрыв происходил на самой поверхности, и на открытом пространстве мина не сулила ничего, кроме смерти.

— Из воспоминаний наших ветеранов я знаю, что в тяжелые годы войны они никогда не расставались с песней. Уверен, так было и по другую сторону фронта.

— Солдат не любит петь о войне. Он больше предпочитает сентиментальные напевы о любви, о мирной жизни, которую в бою начинаешь ценить, как никогда. Но звучали, конечно, и другие — с «коричневым», политическим оттенком, как, наверное, и у русских, где цветовая гамма смещалась в сторону красного. Кстати, в одной популярной тогда немецкой старинной песне говорилось о черно-коричневом орехе. Подобные слова в то время приобретали добавочный смысл, но совпадение было случайным, как, если опять же провести параллель, случайным было совпадение цвета «Калинки-малинки» с колором вашего флага. А любимая песня дяди называется «Геллер и батцен». Это две медные австрийские монетки, что-то вроде русской копейки и пятака. У лирического героя имелся геллер и батцен; первый он заплатил за воду, второй — за вино, а теперь в его кармане пусто.

Мой собеседник негромко пропел куплет, а я слушал и думал о том, что самое страшное на войне — девальвация человеческой жизни. А копейка или геллер ей цена — не все ли равно?