О чем говорят "Люди дождя"

Наталья БЛЮДИНА, 16 октября 2012

Почему вы избрали своей профессией именно пластическую режиссуру, ведь это довольно редкое явление?

В свое время я, как и многие девочки, мечтала стать актрисой. Большого труда мне стоило подготовить первые отрывки, те, что обычно просят показать в театральных вузах.

Меня взяли, но на эстрадное отделение, хотя я мечтала о драматическом театре. Туда я не пошла, стала ходить по театрам, чтобы разобраться: почему меня взяли на эстрадное, и поняла, что они мне не интересны.

Потом все-таки я поступила на режиссерское отделение, потому что не нашелся тот режиссер, который смог со мной справиться. Я все время выходила из рамок. Каждый раз, когда мною пытались руководить, все время руководила сама.

Почему вы выбрали именно пластический театр, а не остались в драмтеатре?

Мне хотелось ни на кого не походить, быть самоценной, иметь свое творческое лицо, как и любому режиссеру. А поскольку все уже ставили - переставили, делали – переделали и драматический театр для меня большой загадки под собой не имел (мне казалось, что я за неделю могу сделать также), хотелось, чтобы была сложность не только в словах, интонациях и сумасшедшей актерской игре, а еще и в визуальной части. Так возник пластический ряд.

На тот момент понятия пластический театр, физический театр, вообще не существовало. Был драматический театр и был театр-балет, а все остальное – это было состояние «нечто». В нем я и пребывала некоторый период времени, и уже возник театр «Лицедеи» сначала пантомимы, потом клоунады, возник театр «DEREVO» и благополучно уехал, а я все существовала на линии авангарда.

Получается, что вы стояли у истоков пластического театра?

Мы заново открыли понятие театр движения. По-английски это physical theatre – театр тела, театр физического действия, а по-русски это театр движения, так мы себя и назвали, теперь все нас так зовут. А вот все понятия пластический, синтетический – они все похожи, но в общем неточные. Это такая непереводимая игра слов.

Вы упомянули театр «DEREVO», который уехал за границу, сами вы задумывались о том, чтобы уехать из России?

Сказать, что я не думала об этом - будет лукавством. Все мои друзья и знакомые уезжали и звали, а я подумала, что я с такими особенностями психофизическими, с какой-то лирикой внутри, с любовью к полю, к березам, как я смогу там без всего этого? Если меня оторвать, вытащить без корня, смогу ли я там работать, творить? Это первое.

Второе – мне казалось, что раз уж я такая умная, талантливая, самая лучшая, пока еще здесь в России, наверняка еще огромное количество таких же настоящих людей находится тут и по каким-то причинам не хочет или даже не собирается уезжать. Уехать ведь проще, чем остаться.

То, что вы остались на родине, как-то отразилось на вашем творчестве?

Когда я осталась и продолжала биться в широко открытую дверь здесь, с чувством долга у меня стало все в порядке. Все перестройки, переломы, нравственные вывихи вошли в нашу школу. Я понимаю как, какими ключами открывать тело для того чтобы оно пело, не смотря на все то, что переживает личность русского человека сегодня. Вернее отсутствие этой личности.

Когда мне говорят, что ничего не осталось, я отвечаю: осталось, я понимаю, о чем говорю. Именно на этом изломе рождаются очень серьезные вещи. Может, благодаря этому и рождаются, если говорить про Чайковского, Цветаеву, Бродского. Про всех серьезных людей, которые существовали на разрыве души.

Когда вы задумывались о собственном театре, каким вы его видели?

Я шла своим особенным путем. Мне хотелось, чтобы все, что мы делаем и находим здесь, ни с кем и никак не сочеталось. Меньше всего хотелось заниматься плагиатом. Изначально была задача заполучить свое место в пространстве: театр с собственным почерком.

Ваш театр действительно ни на что не похож и атмосфера очень уютная, как вы пришли к тому, чтобы его создать?

Сначала возникла студия. Студия – это место, где учат. Театр – место, работают. Она началась шутя.

Студия, была достаточно сильная. Собрались дети лет 10-12. Для нас это была забава. Года через 3 мы победили все фестивали, конкурсы, которые было можно победить. И тогда я задумалась: если уже столько лет прошло, а все это так и называется «авангардом», то есть смысл заниматься этим серьезно.

И когда мы стали работать как профессиональный коллектив, когда не вылезали из стен театра, тогда пришло время называть это театром.

А почему именно «Люди дождя»?

Нас так часто называли странными, говорили, что это ни на что не похоже, с разными оттенками этой речи, что мы подумали, пусть так и будет. Потом мы начали гастролировать не только по России, но и по ближайшему и дальнейшему зарубежью. Хотелось, чтобы в нашем языке каким-то образом считывался почерк города, его магия, загадочность, скромная нежность.

Потом я узнала, что первый спектакль Ежи Гротовского назывался «Люди дождя», меня это восхитило совершенно. Потому что Гротовский - основоположник теории тела памяти, польский режиссер, новатор, экспериментатор, который свернул башку всему драматическому театру времен системы Станиславского.

Потом и теплая домашняя атмосфера появилась. Потому что в философском театре внутренние переживания становятся текстом для пластического режиссера, появляется термин танцующая душа. То есть все то, что душа проживает, она производит телом. Словами можно соврать, а вот душой соврать очень тяжело.

В свою студию вы набираете уже профессионалов, сформированных артистов или вам интереснее работать с новичками?

Профессионал - это тот человек, который кем-то научен. Здесь загвоздка, потому что первый и единственный курс, который существовал с точки зрения профессии, формально вела я: режиссура пластического театра. Мы выпустили не актеров, а режиссеров по статусу.

Нет места, где кроме меня готовили бы людей, которые профессионально назывались артистами. Пластического артиста как профессии нет нигде. Сейчас существует только магистратура. Я это делаю не потому, что кроме меня некому, а потому что тот, кто мог давно уехал. А тот, кто не может – тот не может.

В чем сложность подготовки пластических артистов и режиссеров?

Здесь нужно сочетать в себе профессию режиссера и танцора-движенца. Таким качествам нужно долго учиться, начинать надо с 18 лет. С 22 это очень тяжело сделать быстро.

Конечно, легче работать с теми людьми, которые профессионально подготовлены, но где степень готовности актерской, режиссерской, пластической, как эти граммы сочетаются между собой, сказать точно я не могу, поэтому предпочитаю самостоятельно искать и готовить людей, нежели брать их со стороны.

Я неоднократно сталкивалась с тем, что профессиональные артисты, имеющие диплом, не в состоянии выдержать ни физических, ни психологических нагрузок. Для меня это вопрос серьезный. Я понимаю, как нужно учить для того, чтобы здесь люди были профпригодны, и не понимаю, почему профессиональная школа драматического театра не может хотя бы психологически приучить человека к нагрузкам.

Если пластический театр не похож на другие его проявления, то он, наверное, создан для определенных зрителей. Каждый ли пришедший сможет понять то, что он увидел?

В нашем замечательном государстве театр нес в себе политическую миссию. Благодаря этому исконное историческое понимание театра, куда приходит каждый человек и все понимает, как протеатр – было разрушено.

Пластический театр очень близок к протеатру: там есть сюжеты, которые сразу не понять, тогда начинаешь задумываться, что происходит. Задавая вопросы и не найдя на них ответы в окружающей действительности, ты начинаешь задавать их себе. Момент погружения в самого себя - это самое важное.

Зритель смотрит на площадку, говорит с тем, что у него внутри. С этой точки зрения пластический театр доступен каждому.

Другое дело, что современный зритель стал очень нетерпелив, он требователен как ребенок. Его разучили думать. Но это проблема не пластического театра, это проблема состояния культурного.

Русская интеллигенция разучилась удивляться. Я была поражена тем, что какая-то бабушка-кухарка увидела, поняла и расплакалась, а профессор театральной академии вышла и испугалась - не того, что на сцене происходило, а того, что ее это задело.

В Европе театр разделился на две категории: тех, кто не парится, и тех, кто считает своим долгом ходить на все премьеры, потому что они должны себя воспитывать. То, что происходит с нашей театральной культурой - это плохо, но это только сегодня. Завтра будет по-другому. С точки зрения образования, воспитания мы в застое. Это межвременье. Оно не характеризует ни нас, ни зрителя.

фото: Фонтанка.ру