ШЕКСПИРУ И НЕ СНИЛОСЬ!

Мария МИХАЙЛОВА, Екатерина ЛЯХОВА, Ирина ШАМСИРОВА, Кристина ГРЕСС, Лена ХАРАБАДЖИУ, Баева УНА, 20 апреля 2016

Бочка с жидким водородом, кровь, шокирующие и внезапные моменты, заставляющие испугаться, вздрогнуть, даже почувствовать отвращение… Все чаще на сцене театра можно увидеть применение эпатажных визуальных эффектов, которые могут как приятно поразить, так и вызвать неприятные впечатления, но совершенно точно – не оставляют зрителя равнодушным. Как понимать такую необычную тенденцию, почему она возникла и чем сменится после того, как перестанет быть актуальной и новой? Об этом рассказала в интервью преподаватель СПбГАТИ Лидия Владимировна ТИЛЬГА.

– Когда в сферу театра стала проникать тенденция к эпатажу, к вызыванию у зрителя чувства удивления, даже шока?

– Я бы сказала, что эта тенденция начала формироваться где-то в последней четверти двадцатого века. Наш театр несколько отстает от европейского, в котором мода на визуальный эпатаж и шок уже постепенно сходит на нет, но у нас такое явление по-прежнему популярно и даже ново. Одним из наиболее активных его сторонников в Санкт-Петербурге является Валерий Фокин – художественный руководитель Александринского театра. «Ворон» – хороший пример постановки, в которой акцент ставится на визуальный язык, в которой режиссер стремится вызвать у зрителя чувство удивления, возможно, даже испуга, прибегая к изображению элементов человеческой физиологии.

– Возникновение этой тенденции связано с тем, что зритель все больше нуждается в экшне? Классический театр уже стал для него слишком скучным и сложным явлением?

– Меняется ритм жизни человека, его мировосприятие, меняется и театр. Режиссеру необходимо улавливать интересы и потребности современного зрителя, чтобы заинтересовать его. И любовь к экшну тоже необходимо учитывать. Сейчас человек большую часть информации схватывает на лету, листая новостную ленту в интернете, смотря телевизор, общаясь в социальных сетях. Он привык к быстрой смене кадров, коротким сюжетам, потому что не может долго фокусировать внимание на одной картинке. Поэтому классический, в нашем понимании, театр начал его утомлять. Конечно, эта тенденция больше затрагивает молодежь. В том же Александринском театре все реже можно встретить интеллигентных пожилых театралов – они не могут понять эту моду. Но Валерий Фокин и ориентируется именно на молодых зрителей. Он выбрал этот путь для развития своего театра.

– Можно ли говорить, по Вашему мнению, о том, что это явление прочно закрепилось на театральной сцене или такое веяние быстро сменится другим?

– Развитие театра, его тенденции движутся по своеобразной синусоиде. В театрах Европы уже отходят от стремления визуально шокировать зрителя, постепенно возвращаясь к слову как главному акценту в постановках. Наш театр тоже однажды вернется к первоисточнику, потому что слово в театре рано или поздно берет верх, полностью отойти от этой формы подачи невозможно. К тому же, эпатировать словом зрителя можно чуть ли не сильнее, чем визуальными эффектами, хотя, возможно, и сложнее.

– Не начинает ли в современном театре содержание приноситься в жертву форме, внешнему облику?

– Я придерживаюсь на этот счет мнения, которое сейчас высказывают многие искусствоведы: форму и содержание нельзя отделять друг от друга. В театре форма является прямым отражателем смысла, который режиссер вложил в свою постановку. И любая деталь, любой момент здесь важен, их нельзя не принимать во внимание. Даже если они просто создают атмосферу спектакля, потому что и сама атмосфера является непременной идейной составляющей театральной постановки.

– Приемлемо ли, на Ваш взгляд, такое количество крови, нелицеприятных моментов в некоторых спектаклях?

– Лично для меня в подобных постановках случаются перегибы, когда на сцене происходят вещи, на которые мне неприятно смотреть. При этом мое мнение может не совпадать с человеком, сидящим в соседнем кресле, поэтому я не имею права никого и ничего осуждать. Мне кажется, в театральной среде стоит придерживаться некоторого плюрализма. Когда мои студенты с восторгом рассказывают о той или иной понравившейся постановке, мне иногда хочется им возразить, поспорить, но я стараюсь себя сдерживать. Ведь передо мной – люди с другим взглядом на мир, иным жизненным опытом, с другими приоритетами и целями. С другой стороны, я считаю, что никто не обязан терпеть то, что ему не нравится. Какое бы уважение я не испытывала к режиссеру, поставившему спектакль, к актерам, – я уйду из театра, если мне будет слишком тяжело и неприятно увиденное. И, мне кажется, так должны делать все зрители. Тогда режиссеры и художественные руководители будут лучше понимать, в каком направлении нужно двигаться театру. Театр должен формироваться самими зрителями.

Мария МИХАЙЛОВА

Наши авторы поделились своими впечатлениями от эпатажных спектаклей:

ПРИХОТЬ КУКЛОВОДА

Зал театра погружен в загадочный полумрак. Кулисы медленно раздвигаются, на сцену просачивается густой белый дым, обволакивая едва различимые в темноте декорации, проникая в зал. Я сижу на первом ряду, чувствую, как глаза застилает пелена. Вдруг сквозь дымку начинает пробиваться пронзительный свет синего прожектора. Зритель видит на сцене несколько стоящих по кругу зеркальных ящиков, на стенках которых играют блики, перемещаются какие-то тени. Дверца одного из них открывается, и оттуда выходит кукольной внешности женщина. Она делает пару шагов, останавливается где-то посередине сцены. Откуда-то издалека раздается таинственная, нагнетающая музыка. Женщина расплывается в реверансе и, горделиво задрав голову, принимается петь. Музыка становится все громче, все больше давит на зрителей. Этот сольный танец больше похож на созыв на ведьминский шабаш. Все в зале замирают в ожидании продолжения.

Двери ящиков то раскрываются, то закрываются, а внутри постоянно виднеются какие-то бледные лица, миражи. Вдруг остальные куклы все-таки выходят вслед за «певицей» и пускаются в демонические пляски вокруг нее. При слабом освещении это выглядит зловеще: куклы кружатся в танце, их тени мелькают на стенках зеркальных ящиков, создается впечатление, будто их становится все больше и больше, а самих зрителей словно затягивает в этот зеркальный коридор.

Все действо прекращается в один момент. Куклы замирают на своих местах, а на сцене появляется их кукловод – Пигмалион, главный герой пьесы «Куклы», поставленной в Белгородском драматическом театре им. Щепкина по мотивам произведения Х. Грау «Сеньор Пигмалион», и у зрителя сразу отлегает от сердца.

Екатерина ЛЯХОВА

УБИЛИ ВОРОНА

Насилие и кровь. Много крови. От начала и почти до конца – сплошной хоррор. Речь идет о спектакле «Ворон» Николая Рощина в Александринке.

Настоящий блокбастер разворачивается на сцене мгновенно. Внушительных размеров корабль буквально плывет по механизированным волнам. Одетые в черные строгие костюмы актеры заняты в действии. Мы не видим их лиц: все, как один, облачены в серо-желтые маски, вроде тех, что пугают в фильмах ужасов. Рядом вырисовывается голова чудовища. Раздается дикий, режущий слух вопль… Это лопнули его глаза и отвалился гигантский язык. Далее действо происходит в лучших традициях Тарантино. На сцене множится кровь, а если быть точным, льется рекой. Служанке, что перечила главному герою, тут же отрывают голову и бросают за кулисы. Позже, она появится в роли ходячего призрака, а из обезглавленного тела то и дело будет фонтанировать алая кровь. Вокруг железные конструкции-орудия, похожие на бронемашины. Выстрел… И закружились над сценой птичьи перья – убили ворона (что послужило толчком к развитию событий). Затем – остроумие импровизации – руки, ноги, кони, люди, стрелы. Виднеются вывалившиеся конские кишки, бетономешалки заживо заливают героя раствором… Что дальше?…А дальше мозг в судорогах пытается оценить происходящее – выдерживает сильнейший.

Ирина ШАМСИРОВА

КОВАРНЫЙ СЛУЖАНКА

– «Мадам прекрасна... Мадам добра... Мадам нежна», – ласково приговаривает томным баритоном служанка, покачивая свою хозяйку в кресле. В то же время руки прислуги норовят обвиться вокруг шеи одинокой богатой Мадам и задушить ее. Но Мадам неожиданно поднимается, и перед зрителем возникает не женский изящный силуэт, а полуобнаженный мужчина в яркой пышной юбке с перьями, черных перчатках и на каблуках. Лица актеров покрыты белой краской, на губах – кричащая фиолетовая помада, скулы выделены темно-синей полосой, над черными бровями и на глазах – блестящие стразы и цветные узоры. Спектакль Романа Виктюка «Служанки», что идет в ДК Ленсовета, напоминает травести-шоу с элементами цирка. В нем женские роли исполняют мужчины. Представление оказывается чересчур эпатирующим и непонятным для публики пуританских нравов: большинство людей 50-60 лет покидает зал. Слишком смел и странен оказался выход на сцену обнаженных до пояса мужчин, тем более в ролях женщин. Их интонации, реплики, танцы преувеличенно драматичны. Этот абсурдный трагифарс одновременно и забавляет, и восхищает. Служанки, словно извивающиеся в танце змеи, ждут подходящего момента, чтобы смертельно ужалить хозяйку и заполучить наследство. Зрителя держат в напряжении до самого конца, пока не совершится задуманное убийство.

Кристина ГРЕСС

УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОГО ЗРИТЕЛЯ

Третий звонок. С минуты на минуту начнется спектакль «Укрощение строптивой» по В. Шекспиру. Первое впечатление мы получаем еще до начала действия, когда перед нами появляется пьяный мужчина с бутылкой бренди, которого не может успокоить сотрудница театра. Он начинает свой нетрезвый монолог прямо из партера. Исповедь незнакомца кажется зрителю непредвиденным событием, пожилые театралки многозначительно «шикают», требуя, чтобы дебошир удалился, но вместо этого он нетрезвой походкой направляется к сцене. Кто этот мужчина, зачем он здесь? Слай, так зовут «нарушителя порядка», оказывается героем пьесы, вовлеченным в нее таинственной актерской труппой. Его укачивают на черных тряпках кулис, слышится собачий лай. Это гнетущее вступление и сменяется непосредственно историей строптивой Катарины и ее «укрощения». На протяжении спектакля мы видим актеров, которые одеты не в костюмы, а скрывают свои тела за манекенами в платьях. Герои ловко передвигаются по сцене, не расставаясь с манекенами и время от времени меняя свои одеяния. Постановку дополняют детали, которые оказывают особое влияние на общую атмосферу, среди которых нетрадиционное музыкальное сопровождение, безголовая лошадь в качестве «неожиданного персонажа», гигантские бюсты классиков.

Лена ХАРАБАДЖИУ

АНАРХИЯ В «СОВРЕМЕННИКЕ»

– Женщина, это спектакль 18+. Вы уверены, что вашему ребенку не рано посещать такие представления?

Дама с девочкой двенадцати лет заметно уязвлена и отвечает, что они объездили весь мир и побывали на самых громких и вызывающих постановках, так что какой-то там московский «Современник» они перенесут вполне безболезненно. Во время антракта я видела их уходящими из театра в возмущении.

Спектакль начинается с оглушительного шума груды старых телевизоров, на экранах которых транслируются кадры безбашенной панковской жизни. Моменты концерта, ссора музыкантов, окровавленное тело на кровати, жуткий смех, содрогающаяся над унитазом легко одетая девушка. Все это мелькает очень быстро, герои общаются только запредельным криком. Вдруг резко экраны погасают, и на сцену, лишенную иных декораций, выходит Михаил Ефремов. Казалось бы, все тот же классический, добрый Ефремов в обычном костюме, как будто это и не постановка Игоря Сукачева. Из уст которого с первой же реплики льется поток отборного, многогранного мата. К мату придется привыкнуть. Как и к немолодым актерам (Ефремов, Певцов, Селянская и Мищенко) в вызывающих костюмах панк-рокеров, с инструментами в руках, по сюжету практически перманентно пьяным. Они – панки «на пенсии», которые решили вернуться. И вот Василий Мищенко на барабанах задает бешеный ритм, Певцов и Селянская яростно дергают струны своих гитар, а Ефремов, ухватившись за микрофонную стойку, хриплым голосом поет (кричит) что-то неразборчивое и агрессивное про то, как неправо государство и как неправы люди. В конце он демонстративно режет себе руки и живот, большой флаг Америки на заднем плане покрывается пятнами крови. Постановка вообще подчеркнуто анти-американская, и весь зал радостно смеется над каждой шпилькой в сторону Штатов. Снова – шум, который закладывает уши, и на экранах телевизоров более медленно и менее громко появляются кадры панковской молодости, которые наконец проясняют несколько ключевых моментов. Эти клипы Гарик Сукачев снимал отдельно, с участием детей актеров. Дети как-то совсем уж невообразимо похожи на родителей, и становится жутко от смеси молодости, наркотиков, грязных гостиничных номеров и крови, крови, крови.

К концу спектакль сбрасывает обороты, больше не испытывая зрителя визуальными эффектами и виртуозным использованием обесцененной лексики, от которой взрослые люди сгибались пополам в истерическом смехе. Фокус переместился на содержание пьесы, финал прошел быстро. Зал заметно поредел, но доблестно продержавшиеся до конца уже со смехом повторяют фразочки из спектакля, натягивая свою верхнюю одежду.

Баева УНА

ФОТО: VOGUE