Владимир Познер: «В России никогда не жили лучше, чем сейчас»

Эльвира Муравицкая, 15 ноября 2011

Владимир Познер:
Самая характерная черта – терпение
В женщине ценит – ум
В мужчине ценит – порядочность
Любимое занятие – теннис
Способность, которой хотелось бы обладать – умение рисовать
Мечта о счастье – недостижима

Рожденный французом и выросший в Америке, большую часть своей жизни он прожил в России. Гражданин мира, космополит, как сам себя называет, Владимир Познер даже во сне разговаривает на четырех языках. Но знает одно: умереть бы ему хотелось во Франции.

Мое сердце трепещет в Париже. Там мой дом, моя родина. Если бы мне сказали, выбери какую-то одну страну и будешь там сидеть всю жизнь, наверное, выбрал бы Францию, там мне уютнее всего. Но тогда бы мне не хватило России и Америки.

Я никогда не называл себя русским. И никогда не буду русским. Это страна, в которой я прожил большую часть своей жизни. Есть вещи, которые я обожаю, есть, которые ненавижу. Но все-таки тут я не свой. Мне всегда дают это понять – американцем называют, залетной птицей. Раньше мне это было очень неприятно, я всячески пытался подстроиться, адаптироваться, выучил язык так, чтобы никто не мог отличить меня от русского. А потом понял – дело в том, что я вырос не здесь. Я приехал сюда взрослым.

Я говорю на четырех языках. И сны вижу тоже на всех четырех. Даже на итальянском, правда, очень плохом – я пока только учу его. Моя жена говорит, что я даже во сне разговариваю на разных языках. Так что разведчик из меня бы не получился.

«Тур де Франс» – попытка дать понять читателю, что такое Францию и французы. Не как туристический гид, мол, поезжайте туда, увидите то. Я хотел передать ощущение этой страны. У нас у всех по отношению к другим нациям масса весьма странных представлений. Везде любят говорить «вот русские», или «вот французы» – обо всей нации сразу, хотя видели от силы двух русских. Но зато они все знают.

Французы приветливы, гостеприимны и строги. Особенно по отношению к детям. Вставать, ложиться, есть нужно в определенное время. Моя мама француженка, поэтому до 17 лет я ложился спать в 21.30. Какой уж там – есть на ходу или перекусывать.

Вино у французов на особом положении. Это не просто напиток, а нечто живое, о нем так и говорят. Как и еда. Это культура, а не просто «давай пожрем». Фастфуд – это не про них.

Снять такой же фильм про Россию не хочу и не могу. У меня глаз замыленный. Сопровождать могу, но не делать. Когда ко мне в гости приехал внук из Берлина, я повез его за город. И он смотрит там на столб и говорит: а почему столб кривой? В Германии-то все столбы прямые. А я этого и не замечал никогда. Я вообще на этот столб не смотрю. Поэтому пусть о России кино снимают те, кто никогда здесь не жил. Так интереснее.

Житель мегаполиса – это особое состояние. Сказки про то, что парижане жесткие – полная ерунда. Просто они спешат, им некогда. Разве в Москве, Нью-Йорке они не такие? Однажды в Нью-Йорке мой приятель искал Empire State Building. Он подходит к проходящему мимо человеку и спрашивает: «Простите, вы не знаете, где находится Empire State Building?». Тот говорит: «Да, знаю», - и идет дальше. Каков вопрос, таков ответ. Американец не хотел нагрубить, просто он спешил и ответил ровно на тот вопрос, что ему задали.

Первый раз в Америку я уехал, потому что сказал, что не понимаю Горбачева. Меня спросили в одном интервью: если бы завтра были выборы президента, за кого бы вы проголосовали? Я ответил – за Ельцина. До этого я всегда поддерживал Горбачева, но не мог понять его последние действия. Был скандал, меня вызвали к председателю Гостелерадио и сказали: знаете, наверное, вам нет места на нашем телевидении. Я сказал – вы правы. И написал заявление. Не просто по собственному желанию, а с формулировкой – я не хочу с вами работать. И уехал в Америку работать с Филом Донахью.

В СССР секса не было. На телевидении. Именно так сказала та несчастная женщина во время телемоста Ленинград – Бостон. Ситуация была такая: встала бостонская бабушка и говорит, обращаясь к нашим женщинам: «У меня есть внук, и он все время смотрит телевизор. А по нашему телевидению все время насилие и секс. Как у вас с этим?» И тут несчастная эта наша русская женщина бросается грудью на амбразуру и говорит: «У нас секса нет!» Тут взрыв хохота, но она не договорила, и никто не слышал продолжения её фразы: на телевидении. Она не соврала – на советском телевидении действительно секса не было. Но фраза уже пошла гулять, на эту женщину показывали пальцем, ей даже пришлось уехать из страны. Она сейчас живет в Германии, где секс, очевидно, есть.

Русские очень образованные. Лучше многих, американцев тем более. Это мое ощущение, а не факт. Но то, что сделано у нас сейчас со школьным образованием, – это, мягко говоря, не самое лучшее, что могли придумать.

Наши люди стали меньше читать. Это правда. Да, мы были самой читающей страной. Ну а что у нас было, кроме книг? Помните советское телевидение? Одна-две программы, а сейчас? Мы меняемся вместе с обстоятельствами.

В России никогда не жили лучше, чем сейчас. Говорю со всей ответственностью – я пытаюсь бороться с распространением в России ВИЧ, езжу по стране и рассказываю людям о болезни. За последние 4 года я был в 46 городах. И вот по количеству машин на дорогах, людей в магазинах, я вам говорю – никогда в России так хорошо люди не жили. Но люди все равно недовольны. Не могу понять, что их не устраивает.

Главная российская черта – пессимизм. У нас всегда все плохо. Наш стакан всегда наполовину пуст. Так было всегда – почитайте литературу: Чехова, Достоевского – удавиться хочется! Единственный светлый человек в русской поэзии – Пушкин. И то не русский. Французы тоже ругают свою страну с утра до вечера, но не так! Выйти на демонстрацию для них – национальный спорт. Я был во Владивостоке. Там обещали построить мост. Жители говорят: «Не построят!» Построили – «Он развалится!» или «Украли деньги!» Ну как так? Видимо, русскому народу столько раз врали, что люди уже не верят ничему.

Для меня не существует понятия «хорошее правительство». Потому что я журналист. Для меня власть всегда плохая – она давит, поэтому я её не люблю, любую. Но российская власть ведь лучше, чем в Греции. Лучше, чем в Италии, где совсем хреново.

Мне не нравится, что Путин возвращается на 12 лет. Но я в меньшинстве, наверное, потому что опросы показывают, что он ещё очень популярен среди народа. Эти опросы делают честные ребята из центра «Левада», они правильно работают, нет оснований не доверять им. Нужно просто смириться с этим – да, мне не нравится, но другим-то нравится!

Журналистом быть трудно. Мы всегда говорим о неприятном, это наша задача. Кто скажет правительству – смотрите, там плохо? Никто, кроме журналиста. Поэтому нас и не любят – нас не положено любить. Один коллега из BBC рассказал, что они даже своим детям не говорят о том, кем работают, – детей за это могут побить в школе. В России сейчас очень трудно работать, за всем следят, угрожают, чуть что. Я даже как-то попросил разрешение на ношение оружия. Но передумал – оружие создает ложное ощущение безопасности. Нужно иметь смелость – быть журналистом. Кто-то уповает на Бога, я – на собственные силы и средства.

Я не понимаю, как можно верить в Бога. Я биолог по образованию, подробно изучал человеческий организм, видел своими глазами процесс эволюции эмбриона. Как я могу верить во что-то другое, что я своими глазами не видел? Меня не устраивает, что в религии нельзя задавать вопрос почему, я должен просто верить. Главное, что двигает человечеством – это любопытство, а мне говорят, что я не имею права спрашивать почему. Церковь для меня как ЦК КПСС. Там есть генеральный секретарь, есть политбюро. Это приказное, нетерпимое, жаждущее власти и денег. На каком основании церковь утверждает, что она говорит от имени Бога? Кто дал им это право? Как они с ним связываются? Вот если он мне позвонит, тогда и поговорим.